Демократия -- это про выборы
Демократия -- это просто про бескровную смену правителей через выборы, ничего больше. Демократия ни разу не про справедливость, не про рациональность, не про "всё хорошее против всего плохого". Вот я тут в первом же абзаце поминал про демократию в 2009 году на примере https://ailev.livejournal.com/652288.html, про демократию наоборот как защиту меньшинств в 2019 https://ailev.livejournal.com/1482709.html и демократию ученических меньшинств в 2020 https://ailev.livejournal.com/1546173.html.
Надо мне возвращаться к теоретическим основам политики, и там неминуемо демократии -- ибо придётся как-то прописывать главу про практику политики в рамках стека создания. У меня тут два соображения:
-- нужно по максимуму использовать трансдисциплинарные описания, годные для всех уровней чувствования и агентности (вещество-существо-разумное существо-коллектив-сообщество-общество-агентечество). Это важно, ибо все вопросы эээ... телеологии и спускаются с вышестоящих уровней, все средства решения проблем идут с нижележащих уровней, общее понимание (включая то, откуда прилетают проблемы -- frustrations между уровнями) идёт в контексте этой многоуровневости.
-- нужно учитывать специфику практик и подпрактик на каждом из уровней. Скажем, внутри человека-киборга мы не говорим о демократии, в коллективах уже этот призрак появляется (но всё-таки в проектах мы не решаем судьбу прочностных расчётов какого-то моста голосованием), а вот в сообществах и тем более обществах уже говорим о демократии, а в масштабах планеты как-то вопрос опять теряет остроту и актуальность.
Приведу тут несколько интересных соображений про демократию от панпсихистов физикалистского толка (писал о них подробней в https://ailev.livejournal.com/1616572.html).
Дойч (как панпсихист он любил подчёркивать тот факт, что астрофизик и математик -- физические объёкты, универсальные вычислительные устройства) в книге "Начало бесконечности" приводил по поводу демократии два важных соображения.
Дойч: демократия как средство обсуждения новинок
Демократия подразумевает постоянные обсуждения разных новинок. Дойч приводил в пример такой демократии Афины в противоположность Спарте, и начинал аж с Перикла:
В самый расцвет Золотого века афинский правитель Перикл попытался объяснить причину успеха Афин. Конечно же, он считал, что на их стороне была покровительница города богиня Афина, но объяснения «это все благодаря богине» ему, очевидно, было недостаточно. И поэтому он перечислял особые характеристики афинской цивилизации. Мы не знаем точно, насколько в своих описаниях он себе льстил или принимал желаемое за действительное, но при оценке оптимизма цивилизации, то, к чему она стремится, должно быть еще важнее, чем то, чего ей уже удалось достичь.
На первое место Перикл ставит афинскую демократию. И он объясняет почему. Не потому, что «править должны люди», а потому, что она побуждает к «мудрым действиям». Демократия включает в себя постоянное обсуждение, что является непременным условием для нахождения верного ответа, а это, в свою очередь, – необходимое условие прогресса:
«Мы не думаем, что открытое обсуждение может повредить ходу государственных дел. Напротив, мы считаем неправильным принимать нужное решение без предварительной подготовки при помощи выступлений с речами за и против». Перикл «Погребальная речь», около 431 г. до н. э.Также в качестве причины успеха он упоминает свободу. Пессимистичная цивилизация считает аморальным действовать так, как многократно не делали прежде, потому что она слепа к возможности получить таким образом преимущества, способные превзойти риски. Поэтому она склонна к нетерпимости и конформизму. Но в Афинах возобладала противоположная точка зрения. Перикл также противопоставлял открытость своего города иностранным гостям закрытой, оборонительной позиции, занимаемой городами-конкурентами: и вновь он ожидал, что Афинам будут полезны контакты с новыми, непредвиденными идеями, даже несмотря на то, что, как он признавал, при такой линии поведения в город также могли попасть и вражеские шпионы. По-видимому, он даже считал, что мягкое отношение к детям – это источник военной силы:
«Между тем как наши противники при их способе воспитания стремятся с раннего детства жестокой дисциплиной закалить отвагу юношей, мы живем свободно, без такой суровости, и тем не менее ведем отважную борьбу с равным нам противником…»Пессимистичная цивилизация гордится тем, что ее дети следуют определенным моделям поведения, и оплакивает каждое реальное или воображаемое новшество.
Тут у Дойча два акцента: свобода предложения нового (если нужно, то не только правителя, но и конституцию поменяем!), свобода критики (но перед действием обсудим!) и свобода принятия нового (если предложили и обсудили, то таки меняем! никаких "скреп"!). То есть Дойч явно говорит, что политика и политические решения должны опираться на объяснения, которые следуют ровно тому же процессу выдвижения догадок и последующей критики, что и научные теории. Но вот непонятно, что там с экспериментами, ибо это "эксперименты над людьми" плюс особенность эксперимента над разумными людьми, которые могут менять своё поведение ровно потому, что знают об эксперименте и сознательно могут принять решение влиять на результаты эксперимента -- типа "умного голосования", чтобы повлиять на результаты заведомо безнадёжного дела. Ну и вечный вопрос о неповторяемости уникальных политических явлений, чтобы можно было говорить о воспроизводимости результатов политических экспериментов. В любом случае подход к политике такой же как к инженерии: сделали хороший дом, через 10 лет на основе нового знания можем сделать дом лучше, а если сделали хорошее устройство общества, то через 10 лет на основе нового знания можем сделать общество получше -- оптимизм в том, что проблемы не в человеческой природе, не в устройстве вселенной, а просто в недостатке знания.
И в этом аспекте свободы Дойч приводит пример расцвета и прогресса безо всякой демократии -- Медичи во Флоренции:
В отличие от Перикла, Медичи не были поклонниками демократии: Просвещение во Флоренции началось не в политике, а в искусстве, а затем в философии, науке и технологиях, и в этих областях оно проявляло равную открытость критике, стремление к инновациям как в идеях, так и в делах. Художники больше не ограничивались традиционными темами и стилями, а стали свободно изображать то, что считали красивым, изобретать новые стили. Под впечатлением от деятельности семьи Медичи состоятельные жители Флоренции соревновались друг с другом в новаторстве художников и ученых, которых они поддерживали материально: Леонардо да Винчи, Микеланджело, Боттичелли. В то же время во Флоренции жил Никколо Макиавелли, первый со времен античности светский политический философ.
Вскоре Медичи стали продвигать новую философию «гуманизма», которая ставила знания выше догмы, а такие достоинства, как интеллектуальная независимость, любопытство, хороший вкус и дружелюбие, – выше набожности и смирения. Они отправляли посланцев по всему миру, чтобы заполучить копии древних книг, многие из которых Запад не видел со времен падения Западной Римской империи. В библиотеке Медичи делались копии, которые затем передавались ученым во Флоренции и не только. Флоренция стала местом, где ожившие идеи получали новые интерпретации и порождали совершенно новые идеи. Но такой быстрый прогресс продолжался всего одно поколение или около того. Харизматичный монах Джироламо Савонарола начал читать апокалиптические проповеди против гуманизма и всех остальных аспектов флорентийского просвещения. Убеждая вернуться к средневековому конформизму и самопожертвованию, он предрекал гибель, если Флоренция продолжит идти по этому пути. Многие горожане поверили, и в 1494 году Савонароле удалось захватить власть. Он вновь наложил все традиционные ограничения на искусство, литературу, мышление и поведение. Светская музыка оказалась под запретом. Одеваться нужно было просто. Частые посты стали фактически принудительными. Гомосексуализм и проституция жестоко пресекались. Из Флоренции были изгнаны евреи. Банды головорезов, вдохновленных проповедями Савонаролы, рыскали по городу в поисках запретных артефактов: зеркал, косметики, музыкальных инструментов, светских книг – практически всего, что было красиво. Огромная куча таких сокровищ была ритуально сожжена на так называемом «костре тщеславия» в центре города. Говорят, что Боттичелли бросил в огонь несколько своих картин. В этом пламени горел оптимизм.
В конце концов и сам Савонарола был свергнут и сожжен на костре. Медичи восстановили свое правление, но оптимизм во Флоренцию не вернулся. Как и в Афинах, традиция искусства и науки продолжалась еще некоторое время, и даже век спустя род Медичи помогал Галилею (но потом отвернулся от него). Однако к тому времени Флоренция стала просто одним из городов-государств эпохи Возрождения, мечущимся под правлением тиранов от одного кризиса к другому. К счастью, это мини-Просвещение так и не удалось до конца уничтожить. Его огонек продолжал теплится во Флоренции и в некоторых других итальянских городах-государствах, и в итоге в Северной Европе от его искры разгорелось пламя нынешнего Просвещения.
То есть Просвещение как "бесконечное развитие" может отставить в политике: можно иметь прогресс в сытости, но не иметь прогресса по части устройства общества. Вопрос про обратное (можно ли иметь общество, в котором не растёт сытость и здоровье, но зато падает уровень насилия) Дойчем не обсуждался, он просто декларировал, что если Просвещение -- то оно должно быть тотальным, из общих соображений, не избегать ни политики, ни этики, ни эстетики. Аргументы Дойча: в политике (как и в других областях знаний) не должно быть никаких скреп, должна быть свобода выдвижения идей, их яростной критики, а затем к выжившим объяснениям обязаны отнестись серьёзно: жить (принимать решения) в соответствии с ними, пока не появится объяснений получше. Никаких "голосований сердцем", вся политика должна быть рациональна -- и именно это залог её бесконечного развития. И политика не равна, как видим, демократии.
Дойч: представительная демократия с её выборами ведёт к парадоксам
Демократия подразумевает какую-то одинаковость в выборе, ренормализационное описание, "представительность" -- "выборность" это ж "выборка", берём "одного из нас представлять наше мнение". И Дойч говорит, что эта задача не имеет теоретического решения. Он подробно разбирает представительную демократию в главе "13. Альтернативы".
Что выбрать: немного ущемить права многих людей или сильно ущемить права немногих? Отцы-основатели [США] осознавали, что между разными концепциями справедливости или представительности может возникнуть конфликт. Например, среди прочего они обосновывали демократию тем, что правительство легитимно, толькоесли у каждого, чьи действия регулируются законодательством, среди законодателей есть представитель с не меньшей властью, чем у других. Это нашло отражение в их лозунге: «Нет налогам без представительства». Также они стремились к упразднению привилегий: они хотели, чтобы система правительства не была предвзятой по своей природе. Отсюда, собственно, следует требование пропорционального распределения. Поскольку эти два стремления могут конфликтовать, в Конституции есть положение, которое явно разрешает возможные разногласия: «У каждого штата должен быть по крайней мере один представитель». Тем самым принципу представительного правления в смысле «нет налогам без представительства» отдавалось предпочтение в сравнении с тем же принципом в смысле «упразднения привилегий». Кроме этого, в аргументах отцов-основателей в пользу представительного правления часто упоминалось понятие «воли народа» – предполагалось, что правительства должны придавать ей законную силу. Но это – источник дальнейших несоответствий. Ведь на выборах считается только воля избирателей, но избиратели – это не весь «народ». В те времена избиратели составляли достаточно скромное меньшинство: голосовать могли только свободные граждане мужского пола старше двадцати одного года. Между тем «численность», которая упоминается в Конституции США, – это общее население штата, включая тех, кто не голосует, то есть женщин, детей, иммигрантов и рабов. Таким образом, в Конституции США была сделана попытка наделить равными правами население, но при этом неравно относясь к избирателям.
...
Были и другие парадоксы. И совсем необязательно они оказывались несправедливыми в смысле особых привилегий или нарушения пропорциональности. Мы называем их парадоксами, потому что разумное на вид правило приводит к явно неразумным изменениям, если сравнивать одно пропорциональное распределение со следующим за ним. Такие изменения фактически носят случайный характер и обусловлены причудами ошибок округления, а не предвзятостью, и на протяжении большого промежутка они компенсируют друг друга. Но беспристрастность в среднем за длительный срок не достигает поставленной цели представительного правления.Идеальной «справедливости в долгосрочной перспективе» можно было бы достичь и без голосования, случайным образом выбирая законодателей из электората в целом. Но ведь если мы будем подбрасывать монету вверх случайным образом сто раз, мы вряд ли получим ровно пятьдесят орлов и пятьдесят решек; точно так же законодательный орган, составленный из случайным образом выбранных 435 человек, на практике не будет представительным ни вкакой момент времени: по статистике, типичное отклонение от представительности составит около восьми мест. Кроме того, возникнут большие колебания в распределении этих мест между штатами. Описанные мною парадоксы пропорционального распределения дают схожие последствия.
Число затронутых мест обычно невелико, но это не означает, что они не важны. Политиков этот вопрос очень беспокоит, потому что голоса в палате представителей нередко распределяются практически поровну. Очень часто законопроекты принимаются или не принимаются с перевесом в один голос, а политические соглашения порой зависят от того, к какой фракции присоединится некий конкретный законодатель. Таким образом, всякий раз, когда парадоксы пропорционального распределения приводили к политическим разногласиям, люди пытались изобрести правило распределения, которое математически исключило бы данный конкретный парадокс. Каждый парадокс в отдельности создавал впечатление, что сделай «они» то или иное простое изменение – и проблемы не будет. Но у парадоксов в целом есть одно очень неприятное свойство: как бы упорно их не выталкивали за дверь, они тут же влезают в дом снова, но уже через окно.
...
аксиомы Эрроу не об очевидно ограниченном вопросе пропорционального распределения, а о любой ситуации, в которой нужно рассматривать группу с предпочтениями. Во-вторых, все эти пять аксиом интуитивно не просто желательны для того, чтобы система была справедливой, а существенны для ее рациональности. И все же они несовместимы друг с другом.Из этого как будто бы следует, что группа людей, совместно принимающих решения, обязательно будет вести себя нерационально в том или ином отношении. Это может оказаться диктатура или подчинение какому-то произвольному правилу; или, если удовлетворены все три условия представительности, она может изменять свой «выбор» в направлении, противоположном тому, в котором оказались действенными критика и убеждение. Таким образом, группа будет делать странный выбор независимо от того, насколько мудры и великодушны люди, которые интерпретируют и проводят в жизнь ее предпочтения, если только, возможно, один из них не окажется диктатором. Получается, что такого понятия, как «воля народа», просто нет. Не существует способа рассматривать«общество» как субъекта, принимающего решения и имеющего самосогласованные предпочтения. Вряд ли это тот вывод, который мир ожидал от теории социального выбора!
Как и в случае с проблемой пропорционального распределения, попытки исправить следствия теоремы Эрроу предпринимались и с помощью идей типа «почему бы просто не…?.» Например, почему бы не учитывать, насколько сильны предпочтения людей? Ведь если немногим больше половины электората с трудом делает выбор в пользу X и против Y, а остальные считают, что выбрать и провести в жизнь Y – это вопрос жизни и смерти, то интуитивно наиболее очевидным планом представительного правления будет обозначить «волей народа» решение Y. Однако всем, к сожалению, известно, что силу предпочтений и особенно разницу в этой силе у разных людей или у одного и того же человека в разные моменты времени сложно определить и тем более измерить, как, например, счастье. И в любом случае добавление таких понятий ничего не изменит: теоремы о невозможности никуда не денутся.
Как и в случае с проблемой пропорционального распределения, похоже, что как только систему принятия решений «подлатают» в одном месте, так она станет парадоксальной в другом. Дальнейшая серьезная проблема, которую выявили во многих институтах, принимающих решения, состоит в том, что в них создаются стимулы, чтобы участники лгали о своих предпочтениях. Например, если из двух мнений вы слегка склоняетесь к одному, то у вас появляется стимул назвать свое предпочтение «сильным». Возможно, вы не сделаете этого из чувства гражданской ответственности. Но у системы принятия решений, ограничиваемой гражданской ответственностью, есть недостаток, заключающийся в том, что она придает непропорциональный большой вес мнениям людей, у которых нет чувства гражданской ответственности и которые склонны лгать. С другой стороны, в обществе, в котором все достаточно хорошо знают друг друга, чтобы сделать такую ложь невозможной, не будет эффективным тайное голосование, и тогда система присвоит непропорциональный вес фракции, наиболее способной запугать нерешительных людей.
...
проблема еще парадоксальнее пропорционального распределения и приводит к более серьезным последствиям, потому что в случае с выборами элемент убеждения играет во всем процессе центральную роль: считается, что выборы должны показать, в чем голосующих удалось убедить. (При распределении мест не предполагается, что штаты пытаются убедить людей переехать из одного в другой.) Как следствие, в рассматриваемом обществе избирательная система может способствовать традициям критики или подавлять их.Например, избирательная система, в которой места распределяются целиком или частично пропорционально числу голосов, полученных каждой партией, называется системой «пропорционального представительства». Согласно Балинскому и Янгу, если избирательная система слишком пропорциональна, она будет подвержена аналогу парадокса населения и другим парадоксам.
Действительно, политолог Петер Куррилль-Клитгор в своем исследовании последних восьми всеобщих выборов в Дании (проводимых по системе пропорционального представительства) показал, что каждый раз в них обнаруживались парадоксы. Среди прочих был и такой, при котором те, кого предпочитают больше, получают меньше мест, то есть большинство голосовавших предпочло партию X, а не партию Y, но партия Y получила больше мест, чем партия X.
Но в действительности это самое малое из нелогичных свойств пропорционального представительства. Более важное, которое есть даже у самых мягких пропорциональных систем, заключается в том, что третьей по величине партии, а зачастую и партиям с еще меньшей численностью достается в законодательном органе несоразмерная власть. Вот как это получается. Очень редко (в любой системе) бывает так, что абсолютное большинство голосов получает одна партия. Значит, если в законодательном органе голоса отражены пропорционально, ни один закон не пройдет, если некоторые партии не объединятся с этой целью, и ни одно правительство не будет сформировано, если некоторые из них не вступят в коалицию. Иногда это удается двум самым большим партиям, но чаще всего «политическим равновесием» заправляет лидер третьей по величине партии, он решает, какая из двух самых больших партий составит ему компанию в правительстве, а какая и на сколько уйдет на второй план. Это означает, что решать, какая партия и какие политические курсы будут отстранены от власти, электорату соответственно будет сложнее.
Выход из тупика по Дойчу: не считать выборы главным средством решения проблем
И дальше Дойч говорит про выход из этого тупика: он проблематизирует использование теории принятия решений (decision theory, я о ней писал в "Создатели, и в них квантовоподобное активное причинное обновление", https://ailev.livejournal.com/1612513.html и затем в физмат-стеке рациональности https://ailev.livejournal.com/1613398.html) для организации выборов (public choice theory, https://en.wikipedia.org/wiki/Public_choice):
Тип «решения», рассматриваемый в теории социального выбора, – это выбор из известных и фиксированных вариантов, в соответствии с известными, фиксированными и последовательными предпочтениями. Наиболее типичный пример – решение избирателя в кабине для голосования, но не о том, какого кандидата выбрать, а в каком квадратике поставить галочку. Как я уже объяснил, это чрезвычайно неадекватная и неточная модель принятия решения человеком. В действительности избиратель выбирает между объяснениями, а не квадратиками, и хотя лишь немногие избиратели решают повлиять на сам список квадратиков, баллотируясь для этого на выборах, все разумные избиратели создают свое собственное объяснение того, в каком из них лично они поставят галочку.
Таким образом, неверно, что процесс принятия решений обязательно страдает от грубой иррациональности – и не потому, что с теоремой Эрроу или любой другой теоремой о невозможности что-то не так, а потому, что сама теория социального выбора основана на ложных предположениях о том, из чего состоит процесс мышления и принятия решений. Это ошибка Зенона. Абстрактный процесс, названный в теории принятием решений, ошибочно принимается за реальный процесс с тем же названием. Аналогично «диктатор», как он понимается в теореме Эрроу, – необязательно диктатор в повседневном смысле этого слова. Это просто любой участник, которого правила принятия решений в обществе наделяют исключительным правом принимать конкретные решение вне зависимости от предпочтений кого-то еще. Таким образом, в любом законе, который предполагает получение согласия индивидуума, например, закон против изнасилования или принудительной хирургии, устанавливается «диктатура» в техническом смысле, применяемом в теореме Эрроу. Любой человек является диктатором по отношению к своему телу. Закон против воровства устанавливает диктатуру по отношению к вещам, принадлежащим человеку. Свободные выборы по определению – выборы, в которых каждый избиратель является диктатором по отношению к своему бюллетеню. В самой теореме Эрроу предполагается, что все участники обладают исключительным правом на управление своим вкладом в процесс принятия решений. В более общем смысле, самые важные условия для рационального принятия решений – такие как свобода мысли и слова, терпимость к иному взгляду и самоопределение индивидуумов – все они требуют «диктатуры» в математическом смысле Эрроу. И вполне можно понять, почему был выбран этот термин. Но он не имеет никакого отношения к диктатуре с тайной полицией, которая может прийти за вами среди ночи, если вы критикуете систему.
Практически все, кому пришлось комментировать эти парадоксы и теоремы о невозможности, реагировали ошибочным и весьма красноречивым способом: с сожалением. Это иллюстрирует недоразумение, о котором я уже говорил. Им бы хотелось, чтобы эти чисто математические теоремы оказались ложными. Если бы только математика позволяла, говорили они, мы, люди, смогли бы построить справедливое общество, рационально принимающее решения. Но столкнувшись с невозможностью этого, мы понимаем, что нам ничего не остается, как решить, какие несправедливости и иррациональности нам нравятся больше, и закрепить их законом. Как писал Вебстер о проблеме пропорционального распределения, «то, что нельзя сделать идеально, нужно приблизить к совершенству как можно больше. Если по природе вещей точность недостижима, то нужно взять ближайшее практически возможное приближение».Но какого рода совершенство» содержится в логическом противоречии? Логическое противоречие – это ведь бессмыслица. Все гораздо проще: если ваше понимание справедливости противоречит логике или рациональности, то оно несправедливо. Если ваше понимание рациональности противоречит математической теореме (или в нашем случае – нескольким теоремам), то саму рациональность вы понимаете иррационально. Упрямо придерживаясь логически невозможных ценностей, вы не только гарантировано потерпите неудачу в том узком смысле, что никогда не будет им соответствовать, но вы еще вынужденно отвергнете оптимизм («все зло – от недостатка знаний») и таким образом лишитесь средств достижения прогресса.
Желание чего-то логически невозможного – знак, что есть лучшие объекты для желаний.
...
Суть демократического процесса принятия решений – не в выборе, сделанном системой на выборах, а в идеях, порожденных между выборами. А выборы – это всего лишь один из институтов, функция которых – сделать так, чтобы такие идеи могли создаваться, проверяться, модифицироваться и отвергаться. Избиратели – это не кладезь мудрости, из которого можно эмпирически «выводить»
правильный политический курс. Они пытаются, пусть и с ошибками, объяснить мир и тем самым его усовершенствовать. В одиночку и коллективно они ищут истину – или должны ее искать, если они рациональны. И объективная истина существует. Проблемы можно решить. Общество – это не игра с нулевой суммой: цивилизация Просвещения дошла до своего теперешнего состояния не за счет того,
что с умом распределяла богатства, голоса или что-то еще, что не могли поделить, когда она зарождалась. Она достигла всего этого путем создания ex nihilo. В частности, на выборах избиратели не занимаются синтезом решения сверхчеловеческого существа – «общества». Они выбирают, какие эксперименты предпринять далее и (главным образом) от каких отказаться, потому что больше нет разумного объяснения, почему они наилучшие. Политики и их курсы и есть эти эксперименты.
Это довольно длинная глава (в русском издании это 32 страницы), и речь идёт о том, что акцент нужно ставить на том, откуда вообще берутся альтернативы -- "действительно важно, чтобы никто из членов группы не имел привилегий в плане представительства и не был его лишен. Но это делается не ради того, чтобы все они могли внести свой вклад в решение, а потому, что такая дискриминация закрепляет в системе предубеждение против возможной критики. Не имеет смысла включать в новое решение предпочитаемые каждым политические курсы или их части; для прогресса необходимо исключать идеи, которые не выдерживают критики, предотвращать их закрепление и поддерживать создание новых идей". Даже политические компромиссы Дойч критикует: "Но у компромиссов – смеси курсов участвующих сторон – незаслуженно высокая репутация. Безусловно, они лучше, что прямое насилие, но, вообще говоря, как я уже объяснял, это плохая политика. Если курс не представляет собой чьюто идею о том, что должно работать, то почему же он будет работать? Но это еще не самое плохое. Ключевой недостаток компромиссной политики – в том, что, когда такой курс реализуют, а он проваливается, никто не извлекает никаких уроков, потому что никто никогда с ним не соглашался. Таким образом, компромиссные политические курсы не позволяют критиковать и отбрасывать основополагающие объяснения,которые действительно кажутся разумными, по крайней мере некоторым фракциям".
Карл Фристон: по важным вопросам разделение всегда будет 50-50, дело в самих обсуждениях/коммуникациях
И тут я бы рассмотрел один интересный пункт, который для меня ключевой по поводу "демократии" -- если рассмотреть её с точки зрения агентских теорий, то она превращается в "подбрасывание монетки", вместо закрепления рационального выбора объяснений. Вот что пишет Карл Friston в https://zenodo.org/record/5797041 (не уверен, что у него есть какие-то тексты с более подробным объяснением этого феномена, но хотя бы вот такой текст есть):
I think just from a first principles point of view, it would be the importance of establishing who is talking to who, and if you want to optimize the efficiency of that exchange, literally from the point of view of this principle of least action, the speed with which you can resolve uncertainty and minimize your uncertainty or surprisal. And then it's ensuring that like-minded communicators are actually communicating, because it's only them that will understand each other. So everybody has to speak the same language, they have to commit to a shared narrative, and a shared generative model. And then just by things like rate distortion theorem or you know rewriting that in terms of Active Inference free energy – the joint free energy minimization between two interlocutors – and that's the most efficient sort of shared path of least action. You know, how does that help engineer or intervene on things? I'm not so sure, certainly just in reference to communications with people like Maxwell and the like and other colleagues, there is this interesting notion that if communication, if the real problem of communication is not really the messages that you send, but the inferring whether to send the messages to this person or not, that itself now becomes conditional upon inferring that's a member of my in-group or that's a creature or a person like me, and then the question is: you know how do how does self-organization say you know in terms of social media exchange, how is that underwritten by an inference about the kind of people who I am listening to or who I am talking to? And what are the basic principles of that?
And again in accord with the minimization of complexity in our generative models what we you know what then it may be a useful hypothesis to say that there's an inevitable coarse-graining, of the way that we conceive of the people that we generate information for say on social media, and reciprocally and the kinds of people that I will be able to solicit by listening to this Twitter feed or that Wikipedia page or this news channel. So understanding how people carve up whether they are like to the degree of similarity to them may be very useful in just getting an idea of the dynamics of message passing amongst communities that will be defined by on average how each member of that ensemble or individual coarse grains and has a generative model of the kinds of people in the communication grain.
And just to finish this which is something I've heard and I found it really interesting notion, that again would be great if one could simulate this and understand the maths behind it, is that the only evolutionarily stable from the point of view of the Free Energy Principle the only one that will be selected by a process of Bayesian model selection, the only partitioning into in-groups and out-groups is a 50-50 in-group out-group, and in the sense that anything that departs from that sort of dynamically unstable but evolutionary stable partition means that the smaller group, the out-group – the odd man out – will necessarily ultimately be absorbed into the larger group, so the only stable partitioning is 50-50. Which makes a lot of sense when you look at Trump versus Biden when you look at Brexit versus not Brexit, wherever you look all the important llegiances in terms of our political ideological and possibly even theological communication seems to be split right down the middle. And perhaps it can be no other way. So it'd be very very interesting to simulate that and see if that is a truism that inherits from all of these marginal likelihood or free energy minimizing processes, implemented at multiple levels of hierarchical multiple hierarchical levels, which is you know: communication is just message passing and message passing is just the way you articulate updating and believe updating just is the process of inference which just is the paths of least action according to the FEP".
То есть по реально важным вопросам единственно стабильное разделение это 50-50 (я вот сам удивлялся: почему это в США практически каждые президентские выборы сводятся к разнице в числах на единицы голосов? Это ж буквально "статистическая погрешность" в выборе, ни разу не "выражение мнения народа" получается -- ибо если народ един, то выборы не нужны (любой сойдёт), а если принципиально не един, то выбор одной стороны перевесом в 0.0001% от числа выборщиков -- это ж не выборы, а подбрасывание монетки! И вот Karl Friston указывает, что на этот феномен (который отмечается и Дойчем) нужно обратить особое внимание, он не случаен, и он является следствием как раз процедуры активного обсуждения (схлёстывания двух социальных лазеров, если по Хренникову) -- то, что предлагает Дойч по части облегчения коммуникации тем самым может приводить к выбору не политиков, несущих новое и не несущих отвергнутое старое, а к выбору по факту случайному: демонстрации новым выбранным "диктатором на терм" факта "содержательно не договорились, диктатор ни разу не легитимен -- не отражает мнение большинства".
То есть важны таки оказываются не выборы, и не сам факт обсуждений, не "диктаторство" (и дальше "делегирование полномочий диктатора на места") а рациональность выбора новых объяснений предпринимаемой политики и сама возможность замены текущей версии политических объяснений, принимаемой далее всерьёз.
Я сам ожидаю, что в политологии SoTA объяснения будут, как всегда по принципу "всё новое приходит сбоку": из тех предметных областей (та же информационная термодинамика), откуда этого нового ни разу не ждут, а не от политологов.
Источник: https://ailev.livejournal.com/1616855.html